– Лежим, не шумим и внимательно слушаем!

– Есть, – отозвался политрук, тащивший немца последние пятнадцать минут. – Лежим и слушаем…

– Тихо-то как… – после паузы сказал Еж.

– Еж! Ты чего? Какая тишина? – спросила Маринка. – Пулеметы, вон долбят вовсю…

– Это тишина, Марин… Лех! Вини!

– М? – подал тот голос.

– А ты чего гитару с собой не захватил?

– Епметь… Вот еще гитары мне сейчас не хватает, – погладил Вини винтовку.

– Жалко… Спел бы. Вон звезды уже, видишь?

– Еж, ты пьян, что ли? Какая гитара, какие звезды?

– Песню хочется… Лех, спой, а?

– Еж! -после паузы сказал Вини. – Иди-ка ты на х… на хутор. Бабочек ловить.

– Заткнитесь оба, а? – подал голос политрук., но дед перебил его:

– А стихи знаешь?

– Не… Только песни… Я блюзы пою.

– Чаво?

– Ну, блюз это такая песня… Когда все плохо, на душе кошки скребут и поговорить не с кем.

Дед почесал бороду:

– Молитва, что ли?

– А? – не понял Вини.

– Когда плохо в теле – лечатся, когда на душе молятся. А поют – когда весело. Али нет?

– Хм… А вот так, если:

Над весенней землей тлеет дня пелена…

Здесь полвека назад рыла землю война.

Здесь полвека назад балом правила смерть.

Как безумный художник красит кровью мольберт.

Вот в воронке лежат – кости русских солдат.

И полвека спустя отдает их земля…

Отдает их земля.

Над болотами стелет предрассветный туман.

Здесь полвека назад щелкнул пастью капкан.

Обрубив сотни жизней, овдовив сотни жен.

И полвека рыдает Божья Матерь с икон…

Вот в воронке лежат – кости русских солдат.

И полвека спустя отдает их земля…

Над весенним костром греет руки закат

Может, завтра подымем больше наших ребят?

И полвека спустя свой последний приют

Души русских бойцов, наконец-то, найдут…

Дед помолчал. А потом сказал:

– Так молитва и есть… Стихи хорошие. Сердцем писал…

– Это не я, – ответил Вини, – Друг у меня написал. Тошка Сизов. Я не умею так…

В ответ засмеялся Леонидыч:

– Ну, надо же! Лежим тут… В сорок втором, на небо смотрим, пулеметы… Кто бы знать мог… Лешка Винокуров стихи читает! Обалдеть!

– Я аптечку потеряла… – вдруг грустно сказала Рита.

– Ну, блин! – ругнулся Еж – А вдруг у меня живот схватит?

– Немцам тебя отдадим тогда… В качестве биологического оружия.

– Да иди ты, товарищ младший политрук…

– Чтоооо?

– Ой, это не ты, что ли, Долгих сказал?

Леонидыч засмеялся, а потом спросил доктора:

– Валер, а ты куда смотрел?

Тот виновато развел руками, мол, не доследил… Некогда было.

– Кончайте базлать! Разорались на весь лес. Таругин!

– Я, товарищ командир…

– Вытащи этому…

– Метису! – встрял Еж.

– Чего?

– Ну метис… Как у Майн Рида – ни то ни се. Русский датчанин на службе Германии. Смешно же!

– Все бы тебе ржать только… – Танкист вытащи кляп, спросить хочу.

Таругин вытащил пилотку вместе с выбитым, вернее вбитым в рот Шальберга зубом.

Фон немедленно закашлял кровью.

– Не перхай, не перхай… – примирительно сказал дед. – Чего-то перхаешь-то?

– Что? – выговорил с трудом фон Шальберг. – Я вас не понимать…

– Не кашляй, говорю, на весь лес, а то остатки зубов в горло вобью.

– Я помогу!

– Ежина, ты когда молчать научишь свой рот, а?

– У нас демократия или чего?

И тут же получил кулаком под нос от Леонидыча.

Дед на Ежа не обратил ни какого внимания, впрочем, как обычно:

– Константин Федорович?

– Ich fertee niht!

– Ишь чего… Не понимает он…

– Кирьян Василич! Дай-ка я попробую, – неожиданно подал голос Таругин.

– Давай!

– Слышь ты… Костя фон Шальбург…

– Ich fertee niht!

– Да мне это… Девочки, ушки! Малоебучий фактор – ферштеешь ты или нет. Сейчас мы тебя тащить будем. Через нейтралку, понял? А при любой попытке малейшего сопротивления тебя будем мало-мало резать. С ушей начнем, яйцами продолжим. Не смертельно, но очень болезненно и…. И безперспективно для будущего? Усек?

Русский датчанин кивнул.

– Понимает, надо же… Где твои бойцы сейчас породистые? Почему своего геройского командира не спасают?

– Не есть кому, геррр… Все есть на передофая…

– Не фига ты не русский, – Таругин поморщился. – Дать бы тебе сапожищем в еблище…

– Олег…. Успокойся. Все-таки дамы тут!

– Товарищ майор, дамы то того…. Дремлют!

– Буди тогда! Этому снова кляп. И ноги ему развяжите.

Таругин достал немецкий штык-нож и, глядя в глаза фон Шальбургу, перерезал ему веревки на ногах.

– Смотри, фон, вредить будешь – яйца отрежу и в сторону Германии им выстрелю, тварь. Ферштеен?

Тот попытался что-то сказать, но тут же получил пилоткой в рот. Старую – всю в крови и слюнях – Таругин побрезговал брать. Снял свою. И распорол звездочкой датчанину щеку. Не до уха, конечно. Но рот у эсэсовца чуть увеличился. Тот замычал в ответ от боли. Олег-танкист улыбнулся и похлопал штурмбанфюрера по здоровой щеке.

– Олег! Вытащи у него пилотку изо рта! Задохнется ведь! Нос-то сломан, похоже, – сказал доктор.

– Да хрен с ним… – ругнулся танкист, но пилотку все-таки вытащил и похлопал датчанина по плечу – Жив, скотина? Дышать можешь?

Тот снова молча кивнул в ответ.

– Погодите, мы же идиоты! – вдруг вскрикнул Еж, – Документы! Может это и не Шальбург?

– Шальбург не Шальбург… – буркнул дед. – Какая в задницу разница.Фюрер и есть фюрер. Хоть штурм, хоть бан. Главное офицер ихний.

Таругин охлопал фашиста по карманам:

– Ага… Есть!

Он достал из нагрудного кармана фрица книжицу размером с ладонь и в несколько страниц толщиной:

– Так… Кристиан фон Шальбург… – продрался он по слогам сквозь тевтонские буквы. – Год рождения тысяча девятьсот шестой… Карточка только не очень похожа. Он вон какой тут в документике… Породистый!